Германтов и унижение Палладио

Когда ему делалось не по себе, он доставал конверт со старыми фотографиями, но одну, самую старую, первую из запечатлевших его - с тусклым, будто бы размазанным пальцем грифельным изображением, - рассматривал с особой пристальностью и, бывало, испытывал необъяснимое облегчение: из тумана проступали пухлый сугроб, накрытый еловой лапой, и он, четырёхлетний, в коротком пальтеце с кушаком, в башлыке, с деревянной лопаткой в руке... Кому взбрело на ум заснять его в военную зиму, в эвакуации? Пасьянс из фото, которые фиксировали изменения облика его с детства до старости, а в мозаичном единстве собирались в почти дописанную картину, он в относительно хронологическом порядке всё чаще раскладывал на протёртом зелёном сукне письменного стола, отыскивал сквозной сюжет жизни своей. Однако вскоре, едва взгляд касался матовой серенькой фотографии, лежавшей с краю, в истоке сюжета, - его уже гипнотизировала страхом нечёткая маленькая фигурка, как если бы в ней, такой далёкой, угнездился вирус фатальной ошибки, которую суждено ему совершить. Сейчас же, перед отлётом в Венецию за последним, как подозревал, озарением он, болезненно пропуская через себя токи прошлого, пытался вычитывать в допотопном - плывучем и выцветшем - изображении тайный смысл того, что его ожидало в остатке дней.